Чай в Прибалтике
Бедный, он всегда бедный. А вот чтобы человеку среднего достатка почувствовать себя бедняком, нужно зайти в большой магазин. Или маленький, но тогда – дорогой. Или в обычные магазины, но – часто.
Елки-палки, шел себе, ни о чем не думал, был доволен жизнью, и вдруг — раз, и почувствовал себя нищим. Ничего не хотел, пока ничего не видел. Потом вдруг увидел и все захотел.
Так я однажды гулял по одному городу в Прибалтике (какому — не скажу). Чуть не сказал «по одному небольшому городу», как будто там есть большие города.
Это уже была заграница. Уже были визы, таможенные сборы, декларации. А ведь я был там еще школьником. Ходил с экскурсией по всевозможным улочкам и соборам, дышал заплесневелым воздухом и впитывал впечатления.
А теперь оказался там опять на пару дней по личным делам и снова ходил по тем же улочкам, вспоминал детство и вглядывался в лица прохожих.
Ходить по магазинам я ненавижу. Выбирать, присматриваться для меня так же тяжело, как для приговоренного к повешению выбирать себе веревку. Но если уж я дорвусь до покупок – держите меня! Легче будет вытащить из-за стола с зеленым сукном заядлого картежника, чем меня оттащить от покупок. И накуплю же всякой дряни, так, что месяц будет стыдно, но не успокоюсь.
Так было и в тот раз. Славянская моя душа презрительно отворачивалась от витрин и созерцала шпили соборов и порхающих голубей. Но так было лишь до первого захода в магазин. Стоило мне зайти в магазин мыла, как я вышел из него с полным кульком пахучего товара и без четверти денег в кармане. Потом был магазин сувениров, магазин янтаря, магазин с бальзамами (впрочем, я обещал не говорить, в каком городе был).
К вечеру, когда солнце лизнуло красным языком своим шпили церквей и черепицу крыш и закатилось на отдых; когда ночь вывела на улицу одних людей и накрыла других одеялом законного отдыха, я остался на улице чужого города. До поезда оставалось еще три часа.
Злой на себя за дурно растраченные деньги, я пошел на вокзал пешком. Есть и такое в славянской душе – проиграв миллион, экономить на спичках. И вот по дороге, когда до вокзала оставалось идти минут десять, увидел я магазин чая. Чай мне нужен был, как зайцу – стоп-сигнал. Но привлекло то, что там люди не только покупали, но и пили чай.
- Здравствуйте.
Ни одна душа не отреагировала, как будто сговорившись. «Гады, националисты»,- подумал я, и к букету испорченного настроения добавилась еще одна пикантная нотка.
- Можно чаю?
- Зеленого, черного? С жасмином, с бергамотом, с липой? С сахаром, с медом….
- С медом, — выпалил я, потому что понял – если продавщицу не прервать, то бесстрастно произносимый синонимический ряд товаров и услуг будет звучать до отхода моего поезда.
Она назвала цену и стала заваривать чай. Я прислонил к стене кульки и расстегнул пару пуговиц на плаще.
Через минуты две чай мне подал юноша, лет шестнадцати, голубоглазый и курчавый, похожий на мать.
- Ваш сын? – спросил я от нечего делать.
- Да, — буркнула хозяйка, давая понять, что не хочет ввязываться в разговор.
В это время двери хлопнули, и из магазина вышел последний кроме меня посетитель. Было уже довольно поздно.
- Вы гость? — неожиданно спросила она, энергично вытирая прилавок.
- Да, — ответил я, тоже давая понять, что не желаю ввязываться в разговор.
- Вам понравился наш город?
- Ужасно, — сказал я, и в этих словах не было ни капли неправды.
- Вы купили, я вижу, много подарков. Может, купите у меня несколько пачек чаю? Есть чай из Цейлона, Индии, Китая…
- Нет, нет. Поверьте, я люблю чай, но сильно растратился и не могу купить ничего, кроме постели в поезде.
- Ладно, — сказала хозяйка и продолжила остервенело и молча протирать прилавок.
Лимон плавал на поверхности, чай дымился, а я дул на него, потому что не умею пить горячее.
- У вас есть дети? — спросила вдруг хозяйка.
- Да. Двое. Девочки.
- Вы счастливый человек.
- Согласен. Но ведь и вы счастливы. У вас есть сын.
- Мой сын… Она произнесла эти слова мечтательно и мягко. Потом, будто вспомнив, что здесь посторонние, добавила сдержаннее: — Это мое счастье и моя опора. Вы похожи на доктора, — продолжала она. Я пожал в ответ плечами. — И мне хочется поделиться с вами тем, что лежит у меня на душе.
- Я – незнакомый вам иностранец.
- Тем лучше. Вы никому не расскажете, и, может, никогда больше не будете в нашем городе.
Я пил чай, а она продолжала: — Я хотела его убить. Его отец бросил меня, и я хотела сделать аборт. Подруга договорилась с доктором, тетя дала деньги, и я пошла в больницу. Мне было лет двадцать. Никто ни о чем ни разу не говорил со мной серьезно. Что я могла понимать? И вот я вхожу в кабинет, ложусь по приказу на кресло… (Она все трет уже сияющий прилавок и, не поднимая глаз, продолжает рассказ. Из подсобки слышно, как моет стаканы и что-то мурлычет под нос ее сын).
- А за окном больницы – храм. И там начинается служба. Был какой-то праздник. И вдруг начинают звонить колокола! Звон врывается в кабинет, а я лежу на кресле с расставленными ногами. Доктор гремит рядом своими хирургическими инструментами… И вдруг какая-то сила подбрасывает меня на ноги, я одеваюсь на ходу и пулей вылетаю из кабинета. Этот звон стоит в моих ушах до сегодняшнего дня. Я слышу его каждый раз, когда смотрю на моего мальчика. Страшно подумать, что его могло бы не быть рядом со мной.
Мой чай остывал. Я пил его и смотрел на женщину, которая, казалось, разговаривала сама с собой и вытирала прилавок.
- Спасибо. Мне пора на поезд.
- Жаль, что вы ничего не купили у меня для своих девочек. Но все равно, будьте здоровы.
Я вышел из магазина и поспешил на вокзал.
В поезд я вошел за две минуты до отправления.
Впервые опубликовано в книге:
Прот. Андрей Ткачев. Лоскутное одеяло. …что видел…, о чем думал…, что пытался понять…
Киев. «Послушник». 2011.